Впрочем, в тот момент я этого и не заметил — все мои силы были направлены на то, чтобы защитить себя и напарницу. От лошадей, увы, ничего не осталось. Бедные животные, как всегда, страдают ни за что, просто потому, что люди любят убивать друг друга.

Мне пришлось сложно, особенно учитывая, что Кера о своей безопасности в этот момент не заботилась. Моей ненависти, не желания подчиняться и пресмыкаться врагам, хватило только на то, чтобы сохранить нам жизнь. Даже толики воздействия, малой части рассеянной чистоты оказалось достаточно, чтобы кожу на открытых участках тела будто стесало пустынным самумом. Одежда справилась с защитой наших тел, но сама не выдержала. На нас остались жалкие обрывки.

Кере было наплевать на боль и на то, что она осталась практически обнаженной. Напарница, наконец, зашлась надрывным криком. Бесчисленный рой жирных, черных оводов вылетел из ее рта. С низким гудением насекомые пролетели разделявшее нас с фра Айялой расстояние, облепили священника со всех сторон. Иерарх в мгновение ока оказался покрыт насекомыми в несколько слоев. Священник завертелся на месте, сбивая враждебную силу, счищая с себя оводов, место которых тут же занимали тысячи новых. Он так до сих пор не произнес ни звука — завидное самообладание. Боли он, конечно, не чувствует, но даже просто чувствовать, как мерзкие насекомые вгрызаются в тело, лезут в глаза и рот, выгрызают тысячи новых ран, крайне малоприятное зрелище.

Фра Мигель так и не свалился. Остался на ногах, хотя и полностью потерял зрение и слух — насекомые рациональны — они всегда в первую очередь стремятся туда, куда проще пролезть. Всё ещё стоит. Ничего. Недолго осталось.

Я не успел чуть-чуть. Почти добежал до погребённого под слоями хитиновых тел урода, когда фра Айяла превратился в сплошную, полыхающую очищающим светом статую. Смотреть на него было больно до слёз даже сейчас, когда он не бил адресно.

— Он отдаёт всё! — прошептала Кера, попятившись назад.

Это неприятно. Если он выпустит одновременно весь свой запас, здесь весь квартал превратится в пыль. Значит, придётся его остановить до того, как он это сделает. Ох, не люблю я это делать. Я шагнул навстречу сияющему полубогу. За спиной медленно разворачиваются чёрные крылья.

— Так же, как и мы, — спокойно говорю я. Не думал, что всё закончится вот так, будто на бегу, да и без подготовки. Но так даже лучше. Эта история и так слишком сильно затянулась, и только по моей вине. Она должна была закончиться ещё год назад. Это моя вина, что я уступил уговорам семьи и бросил недобитков.

С де Айялой происходит что-то неестественное. Человеческого в этой фигуре осталась только форма — от физического тела, там, кажется, вообще ничего не осталось. Жидкий, яростный, всесжигающий свет. Теперь Керины насекомые вряд ли смогут нанести ему хоть какой-то вред.

— Он перерождается, — шепчет Кера. — Он не накопил столько сил, чтобы возродиться в полном величии, но…

Кажется, понимаю. Богу пришлось вылупиться из своей личинки раньше времени. Этакая недоразвитая бабочка получается. Я не стал ждать, когда он придёт в себя. Взмахнув крыльями, взлетел над крышами. Чувство могущества опьяняло, но не лишало рассудка. В груди зарождалось что-то страшное, жестокое, и одновременно послушное моей воли. Это чувство росло всё сильнее, а потом вырвалось яростным криком. Я спикировал вниз, выставив сверкающий серебром серп. Доски под чистым существом прогнили, земля превратилась в труху, лёгкий толчок землетрясения заставил схлопнуться стенки получившейся ямы. На поверхности осталась только голова со сверкающими лютой яростью глазницами. Мой удар был прекрасен. Совершенен в своей силе и резкости. Голова отделилась и рассыпалась прахом.

— Что, так просто⁈ — удивлённо спросил я и не узнал свой голос.

Вместо ответа земля снова задрожала, из ямы, края которой осыпались знакомым прахом, появилась рука, плечи. Голова не выросла, но, кажется, отсутствие мозгов этой твари ничуть не мешало. Я снова ударил серпом, попал в плечо. Кажется, рана была серьёзной, в ответ мне прилетело рукой из света, прямо в грудь. Отнесло на несколько метров, я взмахнул крыльями, чтобы сохранить равновесие. Боль — адская. Я опустил глаза, опасаясь увидеть сквозную дыру в теле. Обошлось, конечно. Тело выдержало. Сгорела кожа и рёбра некрасиво торчат наружу, а так всё хорошо.

Боль не мешает двигаться, и я снова рвусь к твари, которая уже наполовину выбралась из ямы. Всё-таки без головы он более медлителен. Кера успевает первой. У ней в руке откуда-то появился тонкий стилет — тот самый, который мы раздобыли в далёкой Африке. Богиня ловко уклонилась от удара и полоснула по руке. Из обрубка ударило светом. Этого она уже не ожидала — по лицу девушки расплылся уродливый ожог, открывая зубы и кости черепа. Мразь! Выталкиваю сгорающую подругу из-под удара, и рублю серпом, раз за разом, не обращая внимания на новые потоки света, сдирающие кожу и плоть с костей. Кажется, мы сдохнем, но эта тварь тоже живой не останется. Я вижу, как от него отделяется кусок за куском, отваливаются, рассыпаясь в полёте на крохотные песчинки. Рядом Кера… то, что от неё осталось. Её стилет мелькает с дикой скоростью. Мы обе не обращаем внимания на собственные повреждения, на боль и ужас от рассыпающихся тел, поглощённые одним желанием — пусть он, наконец, сдохнет.

И чистый перестаёт сопротивляться. Я больше не чувствую новых ударов, продолжаю кромсать светящуюся плоть, пока в воронке, которая образовалась на месте нашего столкновения не остаёмся только мы с Керой и крохотный яркий кусочек призрачной плоти. Свет, который от него исходит больше не жжёт, даже наши истерзанные тела, для которых теперь даже солнечные лучи — мука.

— Это сердце, — шёпот Керы звучит прямо в голове, потому что губ и языка у неё больше нет. — Средоточие его мощи. Та сила, что он украл у этого мира. Если ты его поглотишь — станешь очень могучим богом. Сильнее Зевса.

— Ну так забирай — я тоже, оказывается, могу говорить вот так — безмолвно. — Тебе, Кера!

Кажется, она хотела сказать ещё что-то, может быть, возразить, но не успела. Призрачное сердце начинает светиться ярче. Потоки света омывают её истёрзанную плоть, сквозь которую проглядывает истинное тело богини. Но недолго. Тело Евы восстанавливается так быстро, почти мгновенно… а потом и моя боль становится меньше.

— Всё, хватит! — Кера снова говорит вслух. — Я больше не могу. Если мы примем ещё, тела не выдержат. Ты ведь не хочешь сейчас лишиться тела?

Оказывается, я могу управлять этой штукой. Свет гаснет, и снова остаётся только крохотный комочек. А я вдруг падаю — сначала на колени, а потом на спину, неловко поджав ноги в коленях. Смотрю на небо, не в сиах даже закрыть глаза.

— Почему мне так хреново? — даже не знаю, сказал я это, или только подумал. Но Кера ответила:

— Он нас убил. Почти. Сколько бы силы мы не получили, пережить такое непросто. Тем более такой силы. Чуждой. — Богиня лежит здесь же, рядом со мной. И так же не может пошевелиться.

— Тогда можно хоть сознание потерять? — жалобно прошу я. Очень уж мне дурно. Как будто похмелье, только усилившееся в тысячи раз.

— Нельзя. Нужно встать, потому что нас сейчас убьют, — Кера всё-таки говорит именно губами. А потом начинает подниматься.

«Да теперь-то кто? Главный злодей же помер!» — хотел возмутиться я, и заставил себя встать. Это было больше похоже на манипуляции деревянной куклой на верёвочках, чем управление собственным телом. Вопрос, «кто?» может считаться закрытым. Чистые. Упорные какие. Даже повторная смерть бога не заставила их растеряться.

— Слушай, я, кажется, никого проклясть не могу, — шепчу я потрескавшимся от боли горлом.

— Сила чистого мешает, — коротко отвечает Кера. Кажется, ей тоже больно говорить. — Пока не усвоится — не сможешь. Ты сейчас, считай, неодарённый. И я — тоже. Обычный человек.

— А, ну зашибись. Тогда прости, это точно всё.

Я чудом нащупываю на поясе револьвер. Сколько там осталось патронов? Два, три? Да толку-то? До них пули даже не долетят. Обидно, а так бы хоть троих с собой забрал.